Парижский период в жизни Русанова одновременно
счастливый и трагический, когда осуществилось его стремление к образованию в
одном из самых престижных учебных заведений мира и здесь же произошла жизненная
драма — потеря любимой жены. Практически одновременно происходило его становление
в качестве русского полярного исследователя и получил огранку его талант
исследователя и ученого, не раскрывшийся в полной мере из-за преждевременной
гибели. Со всех точек зрения парижский период его жизни оказался чрезвычайно
насыщен разнообразными событиями — осенью 1903 года вместе с Марией Петровной
он приезжает во Францию, весной 1905 года он потерял жену, а еще через два года
началась полоса его периодических возвращений в Россию для участия в полярных
экспедициях, когда воплотилось в жизнь его призвание на службе родной стране,
подданство которой он так и не поменял. А Франция для него осталась просто
любимой страной, куда он возвращался из Арктики на очередную «зимовку» для
обработки собранных материалов и продолжения образования. Определенно, от
приобщения к ее науке и культуре он не стал менее русским. При любом раскладе
понять значение Русанова для России без Парижа и Франции невозможно — поэтому
этот период его жизни требует максимального освещения даже на ограниченном
имеющемся фактическом материале. С другой стороны, жизнь любого эмигранта за
рубежом, желающего сохранить связь с родиной-мачехой, заведомо трудная и понять
ее иначе, чем с позиции жизненного преодоления, невозможно. Думается, что вся
жизнь Русанова в Париже, несмотря на очевидные успехи, в частности в Сорбонне,
была таким преодолением, потребовавшим от него немало усилий и жертв, а с
другой стороны, закалившим его характер ничуть не меньше, чем все его
арктические экспедиции. Это преодоление, как и интеллектуальная огранка под сводами
Сорбонны, сформировало в значительной мере его как личность.
Приведенные выше чисто внешние картины парижской жизни
нужны уже потому, что самые яркие и свежие впечатления от прибытия во Францию
оказались в первом ру-сановском письме к родным в Орел, не дошедшем до нас.
Второе же от 10 декабря 1903 года переполнено важнейшими деловыми новостями и в
целом достаточно благоприятного характера, касающимися прежде всего перспектив
учебы в одном из университетов, пользующемся мировой известностью, и не только:
«Через три недели, после того как я послал прошение со
своими документами министру, я получил ответ. Теперь я удостоен бакалаврской
степени и, уплатив 205 франков, состою 1 etudiant (студентом) Парижского
университета. Поздравляйте меня. Жена тоже поступила на медицинский, и у нее
страшная пропасть работы, минуты нет свободной; сегодня резала лягушку. Я взял
только ботанику и минералогию, пока не овладею языком…» Далее следуют просьбы
прислать словари и ботанику Кернера, сменяющиеся затем будничными новостями
повседневной парижской жизни: «Я завтра возьму обменный курс с одной
француженкой, то есть я буду учить ее русскому языку, а она меня —
французскому… Верно, русскую высшую школу придется забросить, хотя там читают
светила русской науки, гордость России Ковалевский, с которым я имел счастье
лично познакомиться, и который был заинтересован некоторыми моими наблюдениями,
сделанными над бытом зырян, Мечников, Исаев и другие талантливые и блестящие
представители кафедры.
До сих пор мы, собственно, не видели Парижа, не были
ни разу в театре, даже в Лувре, не были ни в одном музее — некогда, надо
учиться и учиться…
Здесь зима: постоянно идут проливные дожди — без
зонтика нельзя выйти. Шел один раз снег, но к вечеру стаял. Мы один раз топили
камин за все время…» (1945, с. 374).
Все русановские письма из Франции из-за своего
богатого подтекста требуют комментария, причем достаточно развернутого, ибо,
например, понятие «бакалавр» в разных странах трактуется различно — в нашем
случае оно близко к абитуриенту. Ботаника будущему геологу нужна для изучения
континентальных отложений с их остатками ископаемых растительных форм. Обменный
языковой курс — нормальная ситуация для небогатых студентов, взаимно просвещающих
друг друга на основе собственных познаний, даже если порой эти упражнения
выходят за рамки языкознания — однако здесь не тот случай… Отметим, что
напарницу Русанова рекомендовал известный в то время палеонтолог Буль,
знакомство с которым нашло отражение в последующей деятельности Русанова, в чем
читателю предстоит убедиться.
Весьма интересно указание на Высшую русскую школу с
целым перечнем знаменитых имен — она была основана до появления Русановых в
Париже историком и социологом Максимом Максимовичем Ковалевским (1851–1916),
расставшимся с Московским университетом в 1887 году из-за «отрицательного
отношения к государственному строю», но несмотря на это избранным в
Санкт-Петербургскую академию наук незадолго до смерти. Таким образом, интерес к
быту зырян с подачи Русанова понятен. Илья Ильич Мечников (1845–1924) —
лауреат Нобелевской премии 1908 года за разработку теории иммунитета в
знаменитом Пастеровском институте, также был российским изгнанником, что не
помешало ему стать на родине академиком. Андрей Алексеевич Исаев — статистик,
социолог и экономист народнического направления, статистическими данными
которого пользовался Ленин. На чужбине тяга к землякам понятна, но здесь еще и
другое — стремление к лучшим представителям российской науки, нашедшим в силу
обстоятельств пристанище и признание за рубежом. Русская профессура за рубежом
без работы не оставалась и по мере средств и возможностей еще и образовывала
молодых земляков — Русанов был только одним из многих, кто искал пути
приложения собственного интеллекта, которым его наградила природа как для
гуманитарного, так и естественного направлений научной деятельности.
Распорядиться этим даром мог только он сам — для этого нужно было только время
и немного везения. Естественно, что в такой ситуации свободного времени у него
практически не оставалось ни на музеи, ни на театры, как и на общение с
поэтической или художественной богемой, традиционно обитавшей в Париже.
|