Гуманистическим
просветительским духом проникнуты многие описания жизни и обычаев коренного
населения Урала и Сибири, содержащиеся в известиях немецких ученых. Тот же
Зиверс пишет из Усть-Каменогорской крепости 20 .августа 1793 года: «Киргиз
(казак — chosack) предается,
как и дикий зверь, живущий вместе с ним в степи, своим естественным инстинктам.
Руссо, представляется мне, справедливо порицает Гоббса, где он говорит, что
человек по природе бесстрашен и его помышления и стремления направлены лишь на
то, чтобы нападать, ссориться и драться. У киргизов, во всяком случае, это
исключено. Как все дикари, и киргизы склонны к воровству; как ребенок, он
хочет владеть всем, что видит. Богатые стада особливо он считает своим величайшим
счастьем, и таковыми они и являются. Чтобы их умножить, он отправляется в
разбойничьи набеги и, защищая их, каждый вечер собирает у юрты и, как только
стемнеет, берет он свою пику и всю ночь объезжает верхом, его собаки сопровождают
его, раздается крик и вопль, чтобы прогнать волков, которым все же иногда
удается утащить - овцу. Киргиз, наподобие степному зверю, в полном смысле
этого слова хочет быть свободным, со своими султанами он мало церемонится, садится
рядом с ними и выкуривает свою трубку табаку. Если тот получил подарок, он
требует свою долю, и даже вырвет ее из рук, если тот колеблется: делиться или
не делиться с ним. Киргиз похож на старого сквайра Уэстер-на в «Томе Джонсе»
Фильдинга. Страсть, которая в данный момент владеет им, господствует с полным
неистовством. В одночасье он может быть диким зверем и добрым и наилучшим
другом. И мне кажется, что с такими людьми стоит иметь дело. Легче всего на
свете привязать к себе киргиза так, чтобы он не покинул тебя в величайшей
опасности. Делай ему маленькие подарки, встречай его с добротой и
человечностью, и он станет вернейшим слугою, как и большинство христиан. Я знаю
всех кочевников Азии, но только среди киргизов смог понять «Рассуждение о
происхождении и основаниях неравенства между людьми» Руссо, и должен сознаться,
что Руссо прав. Когда я, чужестранец, вхожу в киргизскую юрту, я могу ее
считать своей. Без всяких церемоний я занимаю место, которое мне нравится.
Потом я вытаскиваю трубку, начинаю курить, даю хозяину немного плохого табаку,
ценой едва ли больше пфеннинга, курю с ним и сразу же в глазах киргиза стал
лучшим человеком на свете. Он не допустит, чтобы мне причинили малейшее зло.
Его кумыс — мой кумыс. Его жене я подарю пару швейных иголок и паршивенький
наперсток — и даже от своей матери не смогу ждать большей любви, чем дарит мне
эта женщина. Если я хочу забить овцу, я отдал зеркальце стоимостью едва ли в
40 копеек, или несколько бритв, одна штука которых стоит 15 копеек. А за одну только
шкуру даст мне русский купец тоже 20 копеек. Когда мясо сварено, я вместе с
киргизом присаживаюсь и ем по местному обычаю без ложки и вилки. Теперь я уверен,
что слава обо мне опередила меня на 100 верст, везде называют меня султаном
(Тоггб) или начальником (башликом) и поддерживают под руку, когда сажусь на
коня. И все это сделает киргиз, которого считают самым диким разбойником на
всем свете. В странах, где беспрестанно проповедуют евангелие, найдем ли мы
больше человечности, чем в странах, где евангелие — неведомая вещь. Кто жил в
больших и многолюдных городах, тот согласится со мной. Много благородных черт
видел я за время своего краткого пребывания среди киргизов. Часто видел я, как
они, проезжая верхом мимо могилы друга или родственника, слезают с коня и
коленопреклонно молятся. Берегись киргизов! — твердили мне постоянно при
отъезде. Но я уже тогда знал, почему эти обитатели степей вынуждены показать
себя в невыгодном свете, я смог убрать эти препятствия со своего пути и это
может каждый, являющийся другом-человеком, и весь страх у меня отпал».
Отдельные
интересные наблюдения о сибирском укладе жизни, богатствах страны, ее людях
находим мы в переписке Э. Лаксмана с видными учеными — Шлетце-ром, Бекманом,
Линне и др. Внимание, например, заслуживает описание горячих источников у
Байкала, недалеко от Усть-Турки (Ust-Turka): «В октябре 1766 года я
не мог рискнуть проехать по бурному Байкалу и был вынужден остаться в
Ильинском остроге или Большой Заимке до нового года; ибо только в это время замерзает
Байкал. Здесь я много слышал о силе воды некоторых горячих источников,
расположенных отсюда примерно в 150 верстах, недалеко от Байкала в устье реки
Турки. Я также видел людей, которые здесь вылечились от тяжких болезней, среди
них женщину, которая благодаря этим источникам вылечилась от сифилиса. Говорили
здесь также много о чрезвычайной жаре этих источников. Все это заставило меня,
невзирая на неудобное время года, совершить туда очень утомительное путешествие
верхом. 12 октября я выехал из Большой Заимки, проехав 12 верст, я в
Итанчинском остроге сменил лошадей, пересек ручей Кому и вдоль Итанцов проехал
16 верст до Икур-лика, где и переночевал. 13-го я проехал вдоль реки Итанцы и
Ангир до Несторово тридцать верст; здесь я взял лошадей до самого источника и в
тот же вечер доехал до Хаинского или Медведева зимовья — 35 верст по очень
плохой дороге, ведущей через многие маленькие ручьи, болота и каменистые
заросли. Это зимовье находится там, где река Хаин впадает в Кику; здесь я имел
скверную ночевку у старого глухого отшельника, который живет здесь постоянно и
ловит коз. 14-го я продолжил свой путь: сначала 10 верст вдоль Кикы, потом снова
10 верст по очень топкому и наполовину замерзшему болоту, до озера Котакил.
Вдоль этого озера мы проехали 20 верст до его северной оконечности, где
расположен большой остров с зимовьем и часовней, которые так же, как и вся
рыбная ловля в озере, принадлежат Троицкому монастырю. Эти 20 верст шли по
сплошным перелескам и густым зарослям кустарника даурского рододендрона,
который разодрал нашу одежду и поранил лица; а затем через ручьи, по глубоким
болотам и крутым горам. От озера было только 2 версты до Байкала. Вдоль его
берега я проехал 12 верст до Усть-Турки, где переночевал в зимовье рыбаков.
Это
зимовье выглядело очень чистым. Крыша, казалось, состояла из полированного
черного дерева, и с нее не свисали комочки сажи, как в Хаинском зимовье прошлой
ночью. Я по этому поводу сделал рыбакам комплимент, но они его не приняли, а
уверяли меня, что избу еще ни разу не подмели, и чистота эта происходит только
от лиственницы, стены и крыши из этого дерева не так загрязняются, как сосновые
или березовые.
15-го
я проехал 12 верст вдоль Байкала по сквернейшей дороге до горячих источников.
Они расположены в двух верстах от озера в густом сосновом лесу, в низкой и
болотистой равнине. Начало ручья состоит из трех источников, расположенных
рядом. Бьют они очень сильно — таких больших и богатых водой источников я еще
не видел. Ниже этих источников на 90 саженей расположен четвертый источник,
прямо в ручье, и еще на 21 сажень ниже — пятый, тоже прямо в середине ручья. У
каждого из этих двух последних источников находится ящик для купания,
наподобие свинарников шведских крестьян. В этот ящик спереди впускается горячая
вода, а теплую — чтобы умерить жару — с обеих сторон.
Температура
воды во всех этих пяти источниках выше 60° по ртутному термометру Реомюра. По
запаху вода напоминает сырое мясо и содержит большое количество натра,
кристаллизирующегося на хворосте, лежащем на берегу, в виде короткого волоса.
Купороса я в этой воде не мог обнаружить, хотя и предпринял множество опытов.
Я выпарил целое ведро этой воды на слабом огне и получил почти целую унцию
английской соли, но более слабого, чем обычно, вкуса. Сырое козье мясо, которое
я на несколько часов поместил в горячую воду, снаружи, правда, выглядело, как
вареное, но внутри оставалось сырым и кровавым. При питье также чувствуется
наличие английской соли; в остальном она очень прозрачна.
Говорят,
зимой из-за поднимающегося пара это место видно издали, а когда я был там,
теплота оказывала чрезвычайное действие. Все болота и маленькие ручьи, даже
устье реки Турки, замерзли, и так сильно, что лед мог вынести вполне тяжесть
всадника, а здесь вокруг источников, на берегах ручья, растительность (15 октября)
была в полном весеннем одеянии. Различные виды Ranunculus, Sisymbrium, Nasturtium aquaticum, Epilobium, Myosotis были
в полном цвету; а другие растения во всяком случае сопротивлялись холоду.
Еще
ниже по течению ручья снова попадается горячий источник, температура которого
по вышеназванному термометру составляла 42°. Раньше и здесь стоял ящик для
купания, теперь он, однако, весь сгнил. Недалеко от этого источника находился
седьмой, вода которого имеет только 20° теплоты. Здесь и там на берегах били и
холодные источники с чистой и здоровой водой, не имеющей привкуса английской
соли.
Так
же как теплота благоприятствовала цветам, от нее выигрывали и насекомые.
Комары, мухи, водяные клопы и пауки летали, ползали и прыгали здесь, как в
других местах в разгар лета.
Над
четвертым и пятым источниками находились продолговатые столы, покрытые
тангутскими письменами, обвешанные со всех сторон лопатками овец, а также
китайскими лентами, каковые монахи привязывают к своим посохам. На стоящих
вблизи деревьях также висели различные лопаточные кости на тонких веревках из
конского волоса в большом количестве. Все эти кости, как столы, были покрыты с
одной стороны мунгальскими, с другой — тангутскими письменами. Это делают буряты;
именно они чаще всего пользуются этими купаниями, так что на протяжении всего
лета постоянно встретишь их несколько сотен. Для жертвоприношения бросают они
деньги в источник, которые промышленники вылавливают. Бывшие со мной солдаты
тоже достали себе около 20 копеек. Вокруг источников, особливо вокруг первых трех,
стояло несколько палочек с маленькими флажками из синей китайки с тангутскими
письменами. Все эти надписи, как и те на костях и столах, говорят, означают
молитвы, обычно направленные подземным духом, ибо буряты верят, что горячие
источники ни откуда более, как из преисподней, не могут появиться. Для ленивых
сибирских женщин здесь было бы хорошо жить; не надо нагревать воду над огнем, а
можно ее постоянно черпать горячей из источника».
|