Настроение Русанова в это время передают его письма в
Орел: «…было по горло важной и неотложной работы. Только сегодня закончил всю
организацию и все закупки и наем команды… Наша экспедиция организована великолепно.
Прежде всего у меня великолепное судно, которое не боится льдов и обладает
сильным мотором. Очень большое, стоит оно 35 тысяч рублей, и дал его нам
Масленников… От принца Монакского я получил дорогие и прекрасные
гидрологические инструменты с очень любезным письмом и пожеланиями успеха. От
начальника Гидрографического управления Вилькицкого — астрономические приборы и
в том числе три хороших хронометра, каждый из которых стот 400 рублей. У нас
две гребные шлюпки, одна лодочка, один парусный бот, одна превосходная моторная
лодка. В общем, все снаряжение нашей экспедиции стоит 40–50 тысяч рублей.
Запасов у нас масса… Не только начальство, но решительно все приходят ко мне на
помощь и оказывают всяческое содействие; при таких условиях, вы видите, можно
будет сделать многое, что и не предполагает губернатор. Я уверен в успехе и
вместе со старым капитаном надеюсь подняться до крайней северной оконечности
острова и обогнуть его весь» (1945, с. 386).
Письмо отчиму сугубо мужское (с сомнениями покончено,
информация чисто деловая, ни намека на эмоции). В письме матери он ни разу не
упоминает о своих планах по поводу обхода Северного острова, чтобы не давать
повода для лишней тревоги. Письмо характерно и тем, что вскрывает деловые связи
Русанова в самом широком диапазоне — от «самоеда» Вылки и до коронованных особ
(принц Альберт Монакский был профессиональным океанографом и поделился с
Русановым аппаратурой, освободившейся после рейса к Шпицбергену), не говоря о
начальнике Главного гидрографического управления Андрее Ипполитовиче
Вилькицком, с которым он нашел общий язык на почве общих интересов в Арктике,
хотя и с помощью губернатора. Очевидно, здесь следует подробнее остановиться на
личности капитана «Дмитрия Солунского» Г. И. Поспелова, о котором среди его
подчиненных еще со времен Мурманской научно-промысловой экспедиции остались
самые лучшие воспоминания: «Поразительно скромный, мягкий и очень симпатичный
человек… Григорий Иванович никогда не кричал и очень редко повышал голос при
обращении с матросами. Всегда ровный и спокойный, он также спокойно встречал и
опасность» (Ягодовский, 1914, с. 110). Судя по последним словам, это была самая
подходящая кандидатура для предстоящего плавания.
25 июля дела на берегу завершены, якорь поднят,
деловито застучал мотор и за кормой обозначился пока нерешительный плеск
кильватерной струи — вперед, вниз по Маймаксе (одной из проток двинской дельты)
и дальше знакомым Березовским устьем мимо острова Мудьюга в просторы полярных морей…
К черту сомнения!.. Как предупреждение уже в Горле Белого моря вблизи устья
Поноя увидали выброшенный на берег большой барк с неубранными парусами,
плескавшими на свежем ветру. На подходах к Канину Носу встретили массу бревен,
видимо, сброшенных с аварийного судна, на которых отдыхали чайки и глупыши, да
дымящие вдали иностранные рыболовецкие тральщики. Позднее стали появляться
киты, порой вблизи самого борта. Вскоре ярко-синяя вода Гольфстрима сменилась
бирюзовой с зеленоватым оттенком из Карского моря — признак приближения к
берегам Новой Земли. Только 20 июля в тумане по правому борту обозначились
снежные пятна — признак гор севернее губы Безымянной, но сам вход в Маточкин
Шар вахтенные опознали по характерной каменной пирамиде — навигационному знаку,
установленному командой крейсера 2-го ранга «Наездник» еще в 1895 году: обычные
события на переходе морем, предшествующие главному — началу экспедиционных
работ.
В Поморском приняли на борт Илью Вылку и оставленный в
прошлом году груз продовольствия (сухари, рис, гороховую муку, клюквенный
экстракт и экзотическую тапиоку), который пригодился в предстоящем плавании,
внеся определенное разнообразие в питание участников. У ненцев закупили также
оленьи шкуры вместо матрацев на постели, непромокаемые сапоги из тюленьего меха
и сотню крупных яиц кайры для камбуза. В час ночи 21 июля тронулись в Крестовую
губу. Впервые из-за облаков и тумана на небосводе показалось солнце. После
полудня судно оказалось в устье Крестовой губы, где долго пришлось лавировать
против встречного ветра — стока, который на исходе сил все же пытался не
пропустить «Солунского» к новому становищу. Наконец бросили якорь у новостройки
— становище называлось Ольгинским, в честь великой княжны Ольги Николаевны.
Пока выгружали привезенный лес, сверили хронометры. Русанов посетил свеженькую
«с иголочки» метеостанцию. Однако отсутствие постоянного метеонаблюдателя
вызвало у Русанова определенный скепсис в отношении ожидаемых результатов, в
чем, забегая наперед, он оказался прав. К сожалению, в Ольгинском отсутствовал
Н. В. Пинегин — в противном случае мы бы узнали, как прошла встреча двух
выдающихся русских полярников и их впечатление друг от друга, тем более что в
своих воспоминаниях они не уделили этому ни строчки. Зато о встрече с Седовым
позже вспоминал Вылка: «О Георгии Яковливиче тоже знаю. Видел его с Русановым,
пили чай и беседовали о своих поездках. Он предлагал мне ехать с ним в экспедицию.
Владимир Русанов задел мою ногу ногой. Я разом понял он не желает с ним ехать.
Когда вышли с палатки Седова, Русанов сказал — тебе не
следует с ним ехать, у него военная дисциплина, строгая. Мы всегда должны
вместе работать»… (Арх. обл. архив. Фонд 5661. Оп. 2. Ед. хр. 79). Здесь же
участники плавания узнали о гибели от цинги промышленников в заливе Мелкий (где
в прошлом году побывали Крамер и Быков), нанятых на зимовку Масленниковым и не
вынесших ее тягот. Арктика еще раз напомнила, что мелочей не прощает в большом
и малом.
|