1902 года на местности даже в сборнике трудов
исследователя издания 1945 года имеются существенные разночтения, которые могут
быть разрешены, по-видимому, только новыми находками в вологодских архивах.
Действительно, на карте в этом издании большая часть русановского маршрута
показана на основании письма, цитированного выше, причем с пометкой «июль 1902
года», что неверно. Ведь, отправив письмо из Помоздино 21 июля, Русанов особо отмечает:
«С месяц вы не услышите обо мне ничего», а затем добавляет: «Я приеду, кажется,
поздно — в конце сентября» (там же, с. 373), и, таким образом, его полевая
деятельность в 1902 году пришлась в основном на август-сентябрь. Это во-первых.
Во-вторых, наши замечания по положению маршрута на местности включают следующие
поправки по сравнению со сведениями сборника 1945 года. Если на Седью Русанов
попал с устья, достигнув впадения этой реки в Ижму, то это означает, что в
своем крайнем северном пункте он оказался в районе современных городов Ухта и
Сосногорск на нынешней Воркутинской железнодорожной магистрали, построенной
силами заключенных сорок лет спустя после походов Русанова в краю коми.
Дальнейший подъем вверх по Седью, то есть с началом возвращения, приводил его к
южным отрогам Тиманского кряжа — возвышенности Очьпарма с абсолютными отметками
до 325 метров на современных картах (гора Потчурк), откуда, учитывая отсутствие
у него надежных карт, он легко мог оказаться как в бассейне Вычегды (по реке
Воле), так и Вишеры (по реке Нишере), причем сплав по последней выводил бы его
непосредственно к Усть-Сысольску. Эти места не посещались ни одним исследователем
— в какой-то деревушке вообще впервые увидали русского. Тем не менее указание
на находки именно на реке Воль моллюсков Spirifer из рода Stola Rhynchonella,
принадлежащих к среднему девону, показывает, что его обратный путь на юг
проходил именно по этой реке. Поэтому утверждение составителей русановского
сборника о пути «сквозь густые леса и обширные болота, расположенные между
верховьем Ижмы и Синдерским озером» (с. 16), то есть на пространстве более 150
километров непроходимой северной тайги, лишь сбивает с толку при анализе
возвращения исследователя в его первом самостоятельном маршруте, который для
его будущего имел огромное. значение — он ощутил свою способность к работе в
очень сложных условиях и нужно было только время, чтобы это его качество
раскрылось в полной мере. Отметим также еще одну деталь — откуда у выпускника
духовной семинарии знания, позволяющие ему проводить палеонтологические
определения, не прибегая к помощи специалистов? Ответа на этот интересный
вопрос нет, но само по себе, учитывая будущую профессию Русанова, это обстоятельство
заставляет задуматься.
Год спустя Русанов в докладной записке Вологодскому
земству так описал условия этого маршрута: «Летом 1902 года, во время
статистических работ, мне пришлось пробираться в течение двух недель то в лодке
по неведомым речкам, то пешком с компасом в руках через огромные
барган-иольские болота, тянущиеся между западными истоками Ижмы и Синдерским
озером, имея при себе только молодого зыря-нина-рабочего, со скудным запасом
пищи, пополняемым охотой и рыболовством… не останавливаясь ни перед неизбежными
затруднениями, ни перед неизвестностью» (1945, с. 308). Судя по последним
строкам, неукротимый характер исследователя к этому времени уже сформировался.
По мнению составителей сборника 1945 года (они
использовали далеко не весь накопленный ими материал), в верховьях Седью
Русанов в течение двух недель продолжал свой маршрут сначала в лодке, а затем
(видимо, на водораздельном участке Очьпармы) уже пешком и с компасом в руках в
условиях крайне ограниченного обзора, такого характерного для северной тайги.
Порой, чтобы получить представление о местности, приходилось забираться на деревья.
Имеющиеся документы не объясняют, с какой целью отделился Богданов со своими
рабочими. Много мучений доставляли верховые болота, передвигаться по которым
приходилось, перепрыгивая с кочки на кочку, по словам Русанова, с ловкостью
жонглера, оставляя на сучьях куски одежды и то и дело теряя опору под ногами на
скользких гнилых стволах бурелома, спотыкаясь разбитыми сапогами о старые
корневища. Здесь была нужна не просто физическая сила, а скорее особая лесная
ловкость в сочетании с мужеством, чтобы не растеряться, не остаться навсегда в
лесной глухомани, выбившись из сил, превратившись в падаль, чтобы наполнить
желудки обитателей северной тайги. Из этого же маршрута он вынес воспоминания о
лесных зырянских избушках, предоставлявших ему кров на ночь и укрытие от
непогоды, которые не однажды посещали его позднее в одной из самых блестящих
европейских столиц: «Чтобы оценить всю прелесть охотничьей избушки, надо
сделать полный дневной переход через эти дебри… надо промокнуть от дождя или,
что еще хуже, от напитанных влагою хвойных ветвей. После этого, случайно
наткнувшись к вечеру на гостеприимную и уютную лесную избушку и поскорее
разведя огонь в очаге, сложенном в углу из кусков необтесанного камня и
лишенном всяких признаков трубы, с каким наслаждением можно тут отдохнуть,
высушиться, согреться, похлебать горячего супу и съесть несколько только что
поджаренных рябчиков» (1945, с. 340). Воистину, важен не сам комфорт, а
удовлетворение, которое от него получаешь, с чем согласится, вероятно, каждый
опытный путешественник.
|