«Спать
будем? — спрашивает проводник. Кто желает, берите потники, — он
кивает в сторону груды шкур. — На одну ложитесь, другой покройтесь!»
Разбираем их и, конечно, не по две, а гораздо больше. Однако сразу нам лечь не
удалось. Потянул ветерок, порывы валили пламя костра. Палатку ставить надо.
Растаскиваем по земле довольно большое полотнище. Затем набрасываем его с
наветренной стороны на постоянно стоящий здесь остов шалаша. Удобно! От ветра и
дождя защищает и костер можно жечь внутри.
«Слушай, Гриша, — интересуюсь я, — много ли
еще людей твоего народа живет в Саянах и где?.. Или все тофалары в Верхней
Гутаре?» «Нет, не только у нас. В Саянах нас наберется человек шестьсот. Вот,
например, в Алыгджере, Нижней Гутаре живут… Раньше тофы и в других районах гор
кочевали. Гибло много от обвалов, болезней. Однажды нашли стоянку, одни
скелеты… А почему умерли люди — никто не знает. Теперь все в колхозах.
Вместо чумов — избы. Дети в школах учатся. Образованных стало много. Среди
тофов даже летчик есть. А у меня, — Григорий засмеялся, — только
четыре класса. Зачем мне больше! Охотой промышлять больше не надо! И без
образования меня выдвинули от колхоза на сельскохозяйственную выставку в
Москву». Мы и раньше слышали, что он является лучшим охотником колхоза. Больше
всех добывает медведя и соболя.
«Гриша, — спрашивает Володя, — а сколько у
тебя на счету медведей?»
«Не то пятьдесят, не то шестьдесят. Раньше считал, а
теперь со счета сбился». «А в армии ты был?» «Был…»
Понемногу засыпаем. За костром ухаживать никому не
хочется. Под шкурами и так терпимо.
На следующее утро Григорий повел нас вверх по Идену.
Идем то левым, то правым берегом. Подъем отнимает много сил, с непривычки
мучает одышка, пот. Местами берега Идена покрыты довольно толстыми ледяными
полями. На них дается отдых оленям.
Часам к пяти вечера прошли 18 километров и
остановились на ночевку в трех километрах от перевала. Завтра будем его
штурмовать.
Развьючив оленей, Григорий пропускает привязанный к
узде ремешок между ног животного и, подтянув им голову, привязывает его выше
коленного сгиба к задней ноге оленя. Такой вид спутывания дает возможность
пастись, но отбивает желание куда-то убежать. Пытаюсь угостить ближайшего оленя,
у него большие грустные глаза, хлебом. Это вызывает смех. «Это не лошадь, он
хлеб есть не будет, ему мох подавай». Зато соль животные лизали с явным удовольствием.
Пока Глебов и Дворкин возятся с костром, я занялся
ужином. Зачерпнув в Идене пару бачков воды, повесил их на таганок. Заправленный
рисом суп, булка с маслом, кофе со сгущенкой вызвали оживление на наших усталых
лицах. Блаженствует и собака, ей тоже перепадает.
После ужина Григорий встал и, закинув карабин за
спину, заявил, что идет посмотреть, как выглядит тропа, ведущая на перевал. За
ним убегает и пес.
Нас беспокоит завтрашний день. Удастся ли форсировать
перевал? От этого зависит судьба нашего маршрута. Отпускное время не позволяет
высиживать здесь и ожидать, когда просядет снег.
Возвратившийся через часок Григорий заявил: «Видел
медведя, раскапывающего нору бурундука. Выстрелить не успел — он удрал.
Был у меня пес хороший, в одиночку медведя держал. А этот только бурундука и
белку гоняет.
А побежал медведь туда, — Григорий указал рукой
куда-то за Иден, — на перевал не пошел, снег глубокий, не пройти ему».
Последние слова меня настораживают. Это что, намек? «Вот гостинец от мишки
вам», — продолжает Григорий и высыпает на разложенную на земле куртку две
больших пригоршни кедровых орехов.
|