Миллер писал о Пенде: «Пенда,
или Поянда, промышленный человек из России, отправился в старые времена из
Туруханска водою вверх по Нижней Тунгуске с собранными из разных мест 40
человеками, желая открыть новые землицы. В первое лето он дошел до речки
Нижней Кочомы, где тунгусы загородили реку, навалив в нее множество деревьев.
Так как он не мог пройти дальше на своих судах, он построил там зимовье,
которое до сих пор известно еще под названием Нижне-Пендинского зимовья. Зиму
он провел за соболиной охотой, а когда тунгусы делали попытки напасть на
него, он без труда прогонял их огненным боем. Следующей весною, когда полая
вода снесла сделанную тунгусами преграду, он снова двинулся в путь на своих
судах, но встретил такое сильное сопротивление, что это лето и всю зиму ему
пришлось провести в тамошних местах. Свидетельством этому якобы служит
построенное им в расстоянии всего ста верст от предыдущего, недалеко от устья
речки Средней Кочомы, Верхне-Пендинское зимовье.
Наконец, третий год был для
него настолько благоприятным, что он достиг той части реки Тунгуски, где от
нее шел небольшой волок на реку Лену, который назывался Чечуйским волоком, по
реке Чечую, впадающей в Лену. Несмотря на это, Пенда не решался сразу же
перейти волок, так как думал, что на Лене его караулят тунгусы, собравшиеся в
большом числе. Действительно, он имел с ними несколько столкновений.
Возможно, однако, что третье
зимовье он построил на этом волоке для соболиного промысла и прожил в нем до
открытия водного пути. В четвертый год он проехал по Лене до тех мест, где
после был построен Якутск. Тою же осенью или же следующей весною он возвратился
обратно и пошел затем вверх по Лене до реки Куленги, откуда степью перешел на
реку Ангару и далее через Енисейск снова вернулся в Туруханск».
Из рассказов Гмелина и Миллера
следует, во-первых, что источником сведений о походе Пенды явились рассказы
мангазейских казаков, передававшиеся из уст в уста, от отца к сыну на
протяжении целого столетия, с начала XVII века и до 30-х годов XVIII столетия,
когда их и записал Гмелин.
Этот факт замечателен сам по
себе. Перед нами единственный в своем роде образец исторического фольклора
русского старожилого населения Сибири — прямых потомков первых землепроходцев.
Он засвидетельствован в записи XVIII века и притом в записи ученого-наблюдателя.
Старая русская Сибирь,
несомненно, располагала обширным и своеобразным по характеру запасом собственных
исторических преданий, в которых по-своему преломлялось прошлое русских
пришельцев и ее коренного населения.
Это был, с одной стороны, казацкий
исторический фольклор, являвшийся своего рода устной летописью первых походов и
завоеваний. С другой стороны, крестьянский фольклор, повествовавший о ходе
земледельческой колонизации, возникновении новых деревень и сел, о жизни
крестьян в старину. Существовал, несомненно, и городской, купеческий и
мещанский, исторический фольклор.
Первым исчез, по-видимому,
ранний казачий фольклор, распавшийся вместе с разложением прежнего казачьего
уклада жизни и утратой казаками их прежнего значения в новых условиях. Тем
ценнее опубликованный Гмелиным рассказ о походе Пенды.
Из повествования Гмелина
следует также, что длительное сохранение рассказа о Пенде объясняется особым
отношением к нему земляков-мангазейцев. Мангазейские казаки восхищались и
гордились своим героем. Подвиг Пенды поражал их воображение на протяжении многих
десятилетий. Он удивил даже всегда сдержанного в своих суждениях Гмелина.
|