У «макушки Европы»
К Хаммерфесту мы подходили светлой ночью. Пассажиры клевали носом в салонах. Другие слонялись по палубе, боясь проспать самое интересное: «макушку Европы».
Ее мы достигли после полуночи. Редкий турист не отмечает в своих путевых записях, что в действительности материк Европы кончается довольно невзрачным мысом Нордкином, тогда как прославленный Нордкап — всего лишь северная оконечность острова Магерё, расположенного возле материка. Но красивые дипломы, подтверждающие, что такой-то бесстрашный путешественник действительно достиг самой северной точки Европы, получают туристы, посетившие Нордкап.
Я заранее решил, что начну в Хаммерфесте с паломничества к «Меридиану». Он был виден на мысу еще с теплохода. Вернее, не «он», а «она», полированная колонна, увенчанная позеленевшим бронзовым глобусом. Вторую точно такую же воздвигли в прошлом веке на Дунае, возле Измаила.
Между этими двумя точками лежит знаменитая русско-скандинавская дуга. Наш крупнейший астроном Василий Яковлевич Струве руководил ее измерением из конца в конец точно по меридиану. Дугу прошли пешком со стальной измерительной лентой. Геодезисты отправились в путь вскоре после изгнания" Наполеона из России. Весть о восстании декабристов застала их за работой. Они закончили измерения лишь в канун Крымской войны.
Золотые буквы на розоватом граните сообщают, что именно здесь, в Хаммерфесте, на широте 70°40′11,3" находится северная оконечность гигантской дуги меридиана длиной в 25°10′. Сказано, что «геометры трех наций трудились с 1816 по 1852 год».
Вот еще повод для размышлений о давности русско-скандинавского сотрудничества не только в полярных водах, но и в исследованиях на суше.
Хаммерфест не лишен декоративности. На главной улице — чучело белого медведя. Мех по хребту зверя вытерт прикосновениями ладоней. Редкий турист удержится от соблазна сняться в эффектной и вполне безопасной близости с самим «владыкой Арктики».
Город застроен подковой на узкой полосе, огибающей залив. От нее часть кварталов отростком вытянулась вдоль боковой долины, по берегу небольшого озера. Свободного места больше нет, скалы тесно зажали городские кварталы. Иные смельчаки, впрочем, долбят камень на крутизне, выравнивая площадку, чтобы прилепить домик.
Гитлеровцы жгли Хаммерфест в ветреный день. Аксель Валь, знакомивший нас с городом, предложил пойти на кладбище. Зачем же?
— Если хотите, это наш парк. Кроме того, вы увидите там похоронную часовню. Единственное здание, не тронутое пожаром.
Над темными надгробьями распускалась рябина. Подальше, у ручья, пышно цвела черемуха.
— В Хаммерфесте девять месяцев белая зима и три — зеленая зима, — усмехнулся Валь. — Вы слышали, наверное, что наш город первым в Европе осветил улицы электричеством? Это не от богатства. Почти семьдесят зимних дней солнце забывает о Хаммерфесте, не показываясь над горизонтом.
Рассказываю Акселю о Норильске. Да, он слышал об этом удивительном городе.
— Отсюда до Осло примерно столько же, сколько от Осло до Гибралтара, — продолжает Аксель. — Здесь нет железных дорог. Море — вот наша дорога. Чтобы выпить кружку пива и переброситься словечком с добрым знакомым, северянин готов пройти десятки километров. Люди живут разбросанно. Здесь, особенно в маленьких поселках, до всего далеко. Далеко до церкви, врача, школы. Месяцы темной ночи гасят энергию и истощают юмор. Но люди не покидают этот край. Они патриоты. Кроме того, им трудно найти дело на юге.
У Акселя образный язык. Спрашиваю одного из спутников, не пишет ли наш гид стихи.
— Аксель — портье гостиницы, и ему некогда думать о поэзии, — возражает тот. — Он образованный человек, но едва ли ему удастся найти здесь другую работу. Аксель — коммунист, больше тридцати лет в партии. Однако, погодите, стихи он, кажется, действительно сочинял. В главной тюрьме гестапо в Берлине. Или, может, в гитлеровском концлагере под Гамбургом, я уж теперь не помню, он не любит рассказывать обо всем этом.
…Покинув «макушку Европы», идем к Тромсё, чтобы длинным морским переходом завершить полукруг вдоль северного побережья Норвегии. Ненастье сопровождало нас. Лишь перед самым Тромсё ветер разогнал тучи. Солнце высветило великолепный белый мост, перекинутый через пролив с материка на остров, застроенный кварталами города.
В Тромсё чувствовалось, что мы уже изрядно спустились к югу.
Выставленные перед магазинами сувениров, как и в Хаммерфесте, чучела белых медведей страдали от солнца и от бесцеремонности туристов. Рядом на клумбах цвели тюльпаны. По переулкам буйно зеленели «пальмы Тромсё», взглянув на которые хотелось воскликнуть: «Не может быть!» Трехметровые могучие растения совершенно напоминали вытянутый с помощью неведомого эликсира роста скромный борщевик. Как я потом узнал, это и был наш борщевик, семена которого моряки-тромсейцы случайно завезли из Игарки. Попав в относительно мягкий, влажный климат, сибиряк показал, на что он способен.
Музей тромсейцы построили в парке.
Можно было подумать, что утварь в витринах первой его комнаты собрана под Вологдой или Архангельском. Там были берестяные туеса и кошелки, деревянные толкуны для картошки. По соседству оказались уже исконно русские вещи, найденные на древних становищах поморов в мерзлой земле Шпицбергена. Главным экспонатом была драная выцветшая шляпа из черного фетра с обрывками парадных кистей. Ее носил голландский полярный путешественник Виллем Баренц, погибший в 1597 году в Ледяной гавани у северной окраины Новой Земли.
|