Не вдаваясь в подробности выполнения
им этой миссии, заметим, что второй русский период биографии сэра Сэмуела
ознаменован замечательной деятельностью по созданию Паноптического института.
Речь идет о небывалом для того
времени учебном заведении, предназначенном для подготовки технического
персонала флота, кораблестроителей, специалистов по производству корабельного
оснащения. Воспитанниками института могли становиться с 7 лет дети, «какого б
они происхождения или звания ни были». Они должны были жить и обучаться «разным
ремеслам и художествам», начиная с «делания физических и оптических
инструментов, компасов, парусных полотен и разной одежды» и вплоть до
типографского дела. Эта «школа художеств и рукоделий», как она определяется в
документах, существовала на принципах самоокупаемости. За обучение и содержание
дворянских детей плата вносилась минимальная, дети отцов остальных сословий
содержались за счет казны, но содержание и первых и вторых по достижению ими
14-летнего возраста оплачивал уже сам Институт,— изделия учебных мастерских
продавались Морскому министерству.
Не удержимся, чтобы не процитировать министерскую переписку
с описанием принципов обучения в Паноптикуме: «...сверх чтения и письма, арифметики
и черчения, преподаваться здесь будут физика и математика...» [сверх того
предполагается обучение способнейших] «свободным художествам, как то:
рисованию, скульптуре, музыке и протчему... а поощрение к трудам и учению
производимо будет в них более нравственными побуждениями и наградами, нежели
употреблением угроз или наказаний, стараясь рачительно не токмо о сохранении
здоровья их, но чтоб они всегда веселы и довольны состоянием своим были, ибо
способности и дарования тогда только действуют в совершенной своей силе, когда
человек ничем не удручен и не нуждается в житейских потребностях».
Политехнический Лицей?
Да к тому еще задуманный и открытый прежде Царскосельского, пушкинского Лицея?
Впрочем, это предмет совершенно особого исследования.
Грандиозное здание Паноптического
института возводилось в тогдашнем пригороде Петербурга — на Охте. Часть
преподавателей была русскими, часть англичанами. Но, кроме английских
специалистов-механиков, в Паноптикум из Англии прибыли и паровые машины, которые
стали приводить в движение станки в учебных мастерских.
К сожалению, Сэмуел Бентам так и не
увидел свое детище завершенным. Тильзитский мир, по которому Россия
становилась союзницей Франции, сделал невозможным дальнейшее официальное
пребывание англичанина в столице России, он возвращается на родину, а к
заведыванию Паноптическим институтом определяется занимавший в то время пост
начальника Пермских горных заводов М. Логинов, давний знакомый Бентама по. его
первому путешествию в Сибирь в начале 80-х годов XVIII века. Вместе с Логиновым
продолжать организацию Паноптикума должен был приглашенный Бентамом в
администрацию института бывший офицер Екатеринбургского полевого батальона
Илья Звегинхдев.
Продолжение сотрудничества Бентама и
Звегинцева — случай исключительный, правилом же было то, что участникам
шелиховских добрых предприятий судьба не давала вновь сойтись
в общем деле.
Так и не увидится больше со своим
командиром Джеймс Шилдз, не вернувшийся к батальону и продолжавший строить в
Русской Америке корабли и водить их в поисках новых земель. Выключенный
российскими властями из военной службы в чине поручика, он был тем не менее
зачислен в службу гражданскую — уже в чине коллежского асессора (чин,
соответствующий майорскому), но так об этом и не узнал,— фрегат «Феникс», шедший
под его командованием в навигацию 1799 года из Охотска на Кадьяк, потерпел
крушение во время шторма; не спасся никто — ни пассажиры, ни матросы, ни
мореход.
Так и не увидится с Бентамом поэт
Николай Смирнов, освобожденный англичанином от необходимости тянуть солдатскую
лямку в Тобольских губернских ротах и учительствовавший в солдатской школе
Екатеринбургского батальона, где дети учили французский по книгам Вольтера и
Руссо. Уже после отъезда Бентама и смерти Шелихова добрый знакомый Григория
Ивановича (и одновременно— Радищева!), генерал Осип Новицкий, управлявший
Иркутской суконной казенной фабрикой, добился перевода туда Смирнова. Увы,
хлопоты бентамовских офицеров, а затем и Новицкого об испрошепии Смирнову офицерского
чина, так и не завершились успехом. От солдатчины его избавить не удалось. В 1800 году, в 33-летнем возрасте поэт умер.
А вот записи, сделанные после одного
из посещений Эрмитажа. Начинаются они с пушкинских строк:
...У русского царя в чертогах есть
палата.
Она не золотом, не бархатом богата.
Не в ней алмаз венца хранится за
стеклом.
Но сверху донизу, во всю длину,
кругом
Своею кистию свободной и широкой
Ее разрисовал художник быстроокий.
Тут нет ни сельских нимф, ни
девственных мадонн,
Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен.
Ни плясок, ни охот, а все плащи, да
шпаги.
Да лица, полные воинственной отваги.
Толпою тесною художник поместил
Сюда начальников народных наших сил.
Покрытых славою чудесного похода
И вечной памятью Двенадцатого
года...
|