Приходится удивляться
тому, как мало, в сущности, написано полотен, посвященных Байкалу, хотя есть у
нас в Сибири мастера пейзажа, искусные маринисты... Почему? Быть может,
потому, что у Байкала есть еще какая-то своя тайна, недоступная художнику?
Как-то мне довелось разговаривать с одним приезжим живописцем,
который собирался сделать альбом
рисунков и этюдсв на Байкале. Он долго выпытывал у меня, куда поехать, где
поискать наиболее колоритные, свойственные Байкалу пейзажи. Месяца через
полтора я снова встретился с ним. Мне показалось, что он чем-то подавлен. Я
попросил его показать мне свои этюды. Он сделал это нехотя. К моему удивлению,
я обнаружил, что в альбоме очень мало места занимал сам Байкал. Больше всего
было этюдов берегов озера, рыбачьих поселков, остроносых карбасов, набросков
на темы рыбных промыслов и у костра отдыха рыбаков. А когда я спросил художника,
почему он так мало писал Байкал с натуры, тот признался, что не сможет
написать Байкал таким, какой он есть. Для того, чтобы это сделать, надо родиться
и прожить всю жизнь на его берегах. «Понимаете,- сказал он мне,— у вашего
Байкала какая-то удивительная способность меняться не то что ежеминутно, а
прямо-таки ежесекундно. Только пристроишься, подберешь подходящий тон —
трах!—подул ветер, и... улетели краски! Тут нужны какие-то другие средства
изображения. Ни кисть, ни карандаш за ним не поспевают,,, по крайней мере, у
меня, приезжего человека».'
Но не так уж много пишут
Байкал и местные художники, живущие вблизи него. «Байкал слишком откровенно
красив,— пояснил мне как-то знакомый иркутский пейзажист,— и поэтому писать его
таким, как он есть, нельзя. В наше время красиво писать картины почти так же
непристойно, как красиво говорить...» Что ж, быть может, это и правда. Не потому
ли на картинах наших художников Байкал редко предстает в наиболее присущем ему
радостном великолепии, во всей силе его ярких и чистых тонов?
Однако у Байкала был
свой Айвазовский. Много лет творчества отдал Байкалу один из выдающихся и старейших художников Сибири — Борис Иванович Лебединский. На его полотнах и
особенно на офортах и гравюрах Байкал предстает прекрасным и романтичным.
Лебединский, видимо, не боялся писать красиво. Словно маг, мановением руки он
останавливал Байкал в том состоянии, в каком задумал его отобразить: в сиянии
тихого, сверкающего бликами, «перламутрового» полдня, в неистовстве бури или
чуть тронутого рябью рассветного ветерка. Но, повинуясь художнику, ставший
недвижимым Байкал, увы, превращается лишь в шедевр искусства: непокорная изменчивая
прелесть его, лишенная движения, ускользает как обманчивый мираж. Быть может,
изобразить Байкал «живым», таким, как он есть, вообще не под силу человеку?
Возможно, не стоит и пытаться воспроизводить на холсте его краски и движение?
Может, нужно стремиться к другому, к тому, чтобы проникнуть в существо его
характера, уловить то, что глубоко скрыто от поверхностного взора и составляет
живую суть его мятежной и изменчивой натуры?
В одной из наших
экспедиций на Байкале я встретился и подружился с «бродячим», как он сам себя
называл, художником, исходившим чуть не все гольцы и побережья Байкала. Он
писал свои этюды в горах Баргузинского хребта рядом с нашей полевой метеорологической
станцией, и на них удивительно оживали далекие, лиловеющие в дымке гольцы, и
одетые черным и красным бархатом накипных лишайников скалы, и призрачно
млеющий вдали синий Байкал, и черные зеркала мертвых озер, лежащих на дне глубоких
ледниковых цирков. Мамаев не дипломированный и не очень известный художник. Не
все в его произведениях одинаково удачно, но он, мне кажется, в какой-то доле
понял живую душу Байкала. В чем секрет его успеха, судить не мне, но, думается,
что дался он ему, видимо, не размышлениями, не анализом и даже не талантом, а
чем-то иным.
В древнейшие времена,
когда человек стоял гораздо ближе к природе, чем теперь, когда, составляя с
нею почти неразделимое единство, он обожествлял ее стихийные силы, поклонялся
солнцу, звездам, чтил горы, реки и леса. Тогда, несомненно, человек поклонялся
и Байкалу. Еще недавно коренные жители окрестных районов — буряты — приносили
жертвы на его берегах.
И мы не смеемся над
проявлением этой наивной веры в силу и могущество Байкала, предстающего в
легендах и сказаниях в виде могучего сурового старца, грозного владыки
многочисленных стекающихся к нему данников — рек и ручьев, в виде отца
единственной и любимой, но обманувшей его доверие красавицы дочери Ангары,
бежавшей ночью к своему возлюбленному богатырю — Енисею.
|