Хеладан плывет на льдине
по мифической реке Энгде-кит. Ее начинает уносить в низовья, в «мир мертвых».
Но главная, десятибубенная шаманка, живущая на берегу, спасает ее. Она дает
девочке два шила, чтобы зацепиться и выпрыгнуть на берег. Лед предлагает Хеладан
(девочка получает это имя после спасения) вернуться к нему, соблазняя ее
различными важными в хозяйстве эвенков предметами: «Хеладан, Хеладан, оглянись
вниз, камень для растирания красок виднеется!». «Не стану оглядываться —
черепа людские кажутся!» — слышит он в ответ. Лед предлагает девочке точила,
кожемялки, скребки для обработки шкур, огнива и чашки, черную и красную краски
— все то, что должна иметь женщина, живущая в стане охотников. Однако Хеладан
не поддается: «Не стану оглядываться — это кости мертвецов!» — и уходить жить
к Медведю. Медведь Нгамонди немедленно принимает участие в беглянке, он хочет
вручить ей дотоле не виданный эвенками дар — оленей. «Медведь сказал: -,Меня —
убей! Освежуй, сердце мое положи спать с собой, почки — на священное место в
чуме, шерсть высыпи в сухую яму, кишки повесь на сухое свалившееся дерево,
голову положи спать на священное место, за очагом!"». Хеладан сделала все,
как велел медведь. Утром проснулась, видит — напротив старик, старуха спят, за
очагом двое детей играют, за ними старик спит, снаружи — бродят олени. Ямка
полна оленей. Выскочила Хеладан из чума, собрала оленей. Среди них она нашла
маленького оленя, села на него верхом и отправилась к поющим эвенкам. Девять
чумов пробежала — в десятом ее поймали. Халадан запела: «От сердца Медведя
зачем ушла, от почек Медведя зачем ушла, от головы Медведя зачем ушла, от
шерстки Медведя зачем ушла...». Хоровод родичей не радует девочку Хеладан —
она тоскует по своему чудесному, исчезнувшему навсегда другу...
Сказание о Хеладан —
прекрасный пример многоступенчатой эволюции древнейших мифологических форм, их
органичного вплетения в шаманский фольклор. В мифологическом сказании о
Хеладан, по мнению известного советского тунгусоведа Г. М. Василевич,
вычленяются три пласта: легенда о племени нгамонди, познакомившем предков
эвенков с оленеводством; медвежий миф не эвенкийского происхождения, в котором
медведь — истинный культурный герой, причем жертвующий собой, и, наконец,
поздний, шаманский пласт. Представление о появлении оленей, приведенное в мифе
о Хеладан, настолько укоренилось в традиционной культуре эвенков, живущих к
северу от Ангары и к западу от Енисея, что еще в двадцатые годы нашего века на
вопрос Г. М. Василевич «Откуда произошли олени?» они отвечали: «От медведя!».
Почитание медведя,
предка и культурного героя, имеет долгую историю, отражено во многих
мифологических и ритуальных традициях. Оно фиксировалось у эвенков и народов
Дальнего Востока, а также у некоторых других пародов Сибири. «Медвежьи
праздники» этнографы наблюдали в двадцатых годах у эвенков Подкаменной Тунгуски,
в сороковых — у эвенков Алдана. Связанные с культом медведя ритуалы орочей,
ульчей и ряда других дальневосточных народностей сохранили примечательные
черты соответствующих культов айнов: воспитание и выращивание медвежонка в
клетке, кормление его, подобно ребенку, женской грудью, почитание головы и
черепа убитого на «медвежьем празднике» медведя. Известный этнограф Е. А.
Крейнович составил яркое описание «медвежьего праздника» нивхов, очевидцем
которого он был.
Мифологическое
представление о Медведе как родственнике человека у кетов связано с
выразительным образом Кайгуся — покровителя и хозяина лесных зверей,
доброжелательно настроенного к человеку существа. В цикле мифов рассказывается,
что Кайгусь, приняв облик медведя, захотел взять в жены дочь Старика. Все звери
стали его отговаривать, предрекая гибель, но Кайгусь похитил девушку. Началась
погоня, и он отпустил девушку, посвятив ее предварительно в ритуал «медвежьего
праздника», необходимый для его оживления. В мифах о Кайгусе сохраняются следы
воспоминаний о воспитании кетами, подобно эвенкам и амурским народностям, медведей
в обрядовых целях. Высокое положение мифического Кайгуся в иерархии персонажей
подтверждается замечанием о том, что он, подобно человеку, Есю и Хоседам,
имеет семь мыслей-душ. Говоря о медведе, кеты обычно пользовались «подставными»
названиями: «Звезды» — глаза медведя, «одежда Старика» — его шкура, сам медведь
— Старик, Отец. Предполагалось, что медведя не убивали на охоте, но оп сам приходил
в должное время «в гости к людям»... В каждом убитом медведе кеты видели
конкретного умершего родственника. Охотник, выследивший медведя для
«медвежьего праздника», говорил: «Старуха-Кайгусь по горелым холмам идет в лес,
всевозможных зверей зовет к себе. Длинноногие, кривоногие, мелкошагающие,
земные, крылатые звери — по ее мысли они сами приходят...». Считалось, что
Кайгусь — хозяин зверей — приманит их к человеку. Участники кетского
«медвежьего праздника» свистом подражали медведю, который, «свистя
по-бурундучьи», приманивает якобы к себе зверей... Эвенки в аналогичных
случаях подражали вороньим крикам. Так в древних формах охотничьих пантомим
сохранялись архаические представления о единстве всех форм природы, о
воздействии на нее человека через представителей ее же животного мира. На
основе реальной охотничьей практики не только закреплялись многовековые
навыки, но и усложнялись мифологические представления о конкретных объектах
животного мира. Складывались стереотип поведения на охоте и соответствовавший
ему ритуальный стереотип, проявлявшийся, в частности, в словесных формулах, которые
должны были способствовать успеху. Эти формулы-обращения насыщены образами
мифологической архаики.
|