Естественно,
Коцебу во время своего вынужденного путешествия в Сибирь взирает весьма мрачно
на открывающиеся его взору безрадостные картины. Выехав 17 мая из Казани,
Коцебу записывает в дневнике: «Здесь мы в первый раз догнали большие партии
ссыльных, которые по двое были скованы и пешком шли в Иркутск или на заводы
Нерчинские. Между ними были и молодые девки, и их провожала толпа вооруженных
пеших и конных крестьян. Такие ссыльные бывают в дороге часто полгода и более;
караульные их сменяются во всякой деревне. Они просили у нас милостыни...
Встреча этих людей, дремучие леса, ужасная дорога, рассказы о многих
смертоубийствах, бываемых в страшных этих пустынях: вое это естественно бы
должно умножить мрачное мое уныние».
Но
вскоре Коцебу увидел, что его представления об ужасах Сибири сильно
преувеличены: «От Перми до Тобольска остается с небольшим девять сот верст; но
дороги гораздо лучше и место веселее, нежели между Казанью и Пермью. Совсем
уже нет темных хвойных лесов, а по большей части молодой березник, и промежду
большие полосы прекраснейшей, обработанной почвы с тучным посевом. Достаточные
деревни, то русские, то татарские, лежат в недальном одна от другой
расстоянии; и, не зная того, особенно по воскресным праздничным дням, когда
везде толпятся люди, нельзя бы было подумать, что находишься в Сибири. Также и
дома сибирских крестьян гораздо чище и удобнее домов прочих россиян. Почти у
всех, кроме простой избы, есть еще изрядная горница, и в ней слюдяные окна,
ковром накрытый стол, чистые лавки, прекрасно убранные образа и всякая посуда,
чего мы давно в крестьянском быте не находили, например, стаканы, чашки, и пр.
Да, кажется, что сибиряки и гостеприимнее русских. Впрочем их легко различить
можно по особому их выговору».
К
большому своему удивлению Коцебу в Тобольске услышал от одного из ссыльных, что
многие его пьесы играются на тобольском театре, «конечно, очень плохо, но с
великою похвалою».
Об
успехах своих комедий Коцебу услышал и впоследствии, в последний момент перед
отправкой в Курган: «Русская, изрядно одетая женщина остановила меня и
высказала премножество похвал комедиям моим. Мне показалось это очень не во
время, и я хотел пройти, отблагодарив коротко. Но она объявила мне тогда, что
принадлежит к отменной Тобольской труппе, и сказала, что ей досталась роль
верховной жрицы в «Деве солнца», и она не знает, как ей для этой роли одеться
должно, и для того просила меня описать ей костюм. Во всяком другом положении я
бы насмеялся ей в глаза, но теперь, в досаде нахмурясь, сказал ей: что она
видит, что я будучи в Сибири не могу быть в духе заниматься перуанскими
одеждами, и потому просил ее, чтобы она по своему вкусу сама выбирала костюм, и
с тем ее оставил».
Любопытные
подробности о театральной жизни столицы сибирской приводит Коцебу в своем
описании Тобольска: «Около вечера я обыкновенно бродил по городу и на базаре.
Город довольно велик, улицы широки и прямы, дома по большей части деревянные,
но довольно и каменных, хорошо и в новом вкусе выстроенных. Церквей очень
много, и все каменные, а улицы вымощены бревнами, что гораздо чище каменной
мостовой и для пешеходов удобнее. Весь город пересекается судоходными каналами,
через которые находятся исправные мосты. Базар велик, и на нем, кроме
обыкновенных съестных припасов, есть много европейских и китайских товаров.
Последние, конечно, довольно дороги, но съестные вообще очень дешевы. На
базаре во всякое время бывает большое стечение людей разных народов, особливо
русских и татар, а также калмыков и киргизов. Рыбный ряд особливо доставлял
мне совсем новое удовольствие: несметное множество рыб всякого рода, известных
мне до того только по описанию, лежали здесь ежедневно колотые и живые на
земле, в корытах и лодках для продажи.
Вкуснейшие
стерляди за бесценок, белуги, сомы и проч., икра всякого рода и из разных рыб.
Если бы в этом рыбном ряду не было обыкновенно несносной духоты, то я бы часто
гораздо долее там проводил свое время.
Из
любопытства бывал я и в театре, который довольно велик и в нем один ряд лож.
Каждая ложа принадлежала одному постоянному хозяину, который имеет право
украшать ее по своему произволу, от чего получался самый пестрый вид.
Шелковые, по большей части богатые материи всяких разных цветов висели у каждой
ложи и покрывали совсем их. Внутри навешены стенные подсвечники с зеркалами.
Все вместе имело вид самый азиатский, но при первом взгляде было казисто.
Оркестр был несказанно плох. Актеры все были из ссыльных. В числе их была и
супруга моего Росси, родом из Ревеля, которая за распутство сослана была в
Сибирь, нашла моего Росси достойным себе мужем и теперь на тобольском театре
играла роли благородных матерей. Декорация, гардероб, игра и голоса вообще не
стоят никакой критики. Однажды играли оперу: «Добрые солдаты». Название другой
пьесы я позабыл. Оба раза я не мог пробыть дольше четверти часа. За вход же
платят в первые места только 50 копеек.
«Ненависть
к людям и раскаяние», «Сына любви» и некоторые другие из моих пьес играли с
великим одобрением. Теперь учили «Деву солнца»; но так как на декорации и
гардероб потребны были великие издержки, превосходящие силы содержателя, то
для сего делали сбор между почетных обывателей.
В
Тобольске был также клоб (или, кажется, называли его Казино), содержимый
итальянцем с вырванными ноздрями. Он за убийство благополучно вытерпел наказание
кнутом и теперь таким образом кормился. Впрочем, я у него никогда не бывал».
Коцебу
в своих записках много пишет о плодородии сибирской почвы: «Природа, лишив
суровый сей климат плодов древесных, тем избыточнее наделила его полевыми.
Сибирская греча, и у нас славная, ежегодно сама собою опять высевается и не
требует труда, как только, чтобы снимали ее. Всякий хлеб отменно родится, и
трава растет очень тучно. Почва везде рыхлая, самая черная садовая земля,
которую не нужно удабривать. Как крестьяне из лености не свозят
заблаговременно накопившийся в их стойлах навоз, то бывают они часто в
подлинно смешном затруднении. Надворный советник Петерсон, по должности своей
объезжающий ежедневно все деревни, за достоверное мне рассказал, что он приехал
однажды в деревню, где крестьяне суетились, ломая дворы свои для перехода на
другое место, потому что им гораздо легче казалось свезти свои дворы, нежели
окружающие их навозные горы». В другом месте своей книги Коцебу замечает:
«Никогда не видывал я тучнейших лугов, как в здешней стороне. Косить их может,
кто хочет, и большая часть остается некошеная потому, что не достает рук
снимать сено, и скотины, которая могла, бы его съесть».
|