Пока я писал эти строки и мирно готовил какао,
"Полярная” шла у восточного створа залива Рейнеке, в лабиринте островов,
разделенных мелкими проливами. Мне, идя к западному створу, счастливо удалось
провести "Полярную”, но при возвращении мы были не так счастливы. В тот момент,
когда я собирался снимать с примуса аппетитно кипевшее какао, я почувствовал у
себя под ногами сначала подозрительное шуршанье, потом треск под килем, затем
сильный удар о камни, и вдруг "Полярная” с полного хода сразу останавилась.
Сомнений быть не могло — мы с полного хода налетели на камни и, видимо, очень
прочно засели на них. По крайней мере все попытки сдвинуть "Полярную” не привели
ни к чему. Разгрузили ее и облегчили, насколько возможно, но опять-таки
результата не получилось никакого. Завезли якорь за корму и стали тянуть —
якорная цепь оборвалась, а якорь с длинным обрывком цепи остался в воде.
Пришлось заняться поисками утерянного якоря. Потом завезли другой якорь на
более крепкой цепи и стали тянуть, но опять ни с места.
Тогда вооружились терпением и стали ждать прилива. И
это было самое благоразумное: когда начался прилив, "Полярную” приподняло и
схватившись все за цепь, мы, наконец, сдвинули ее с опасных камней. Но
несчастье никогда не приходит одно. Едва мы сошли с мели, как загрязненный
мотор перестал работать, и нас понесло узким проливом на еще более опасные
прибрежные камни. Я приказал смерить глубину — оказалось слишком глубоко для
наших якорных цепей. Пришлось подойти совсем близко к берегу и бросить якорь в
каком-нибудь десятке саженей от отвесных прибрежных скал.
А ветер все крепчал и превращался в настоящий шторм.
Дело плохо. Я велел бросить сначала второй, а потом и третий якорь. Так
продолжалось несколько дней. На трех якорях стояли мы под скалами, каждую
минуту ожидая, что цепи не выдержат и "Полярная” разобьется о скалы маленького
островка, на котором я с трудом отыскал лужу грязной и тинистой воды. И это
неизбежно случилось бы, если бы перед самым отъездом из Белушьей губы я не
захватил с собой толстой якорной цепи, случайно попавшейся мне на глаза и,
вероятно, оставшейся на берегу от старого разбитого судна. Эта старая, но все
еще крепкая якорная цепь и потом не раз спасала "Полярную” от крушения.
Мотор был весь разобран и наш доморощенный механик
Александр занялся его исправлением. Он начал с того, что загнал поршень в
цилиндр так основательно, что выбить его оттуда не было никакой возможности.
Сначала для извлечения злосчастного поршня принимались "кроткие” меры в виде
стамесок, ключей, молотков и тому подобных "мелких” инструментов. Потом, когда
Александр уже успел при помощи всех этих инструментов сбить себе руки в кровь,
ни на йоту не выдвинув поршня, волей-неволей пришлось перейти к инструментам
более крупного "калибра”, вроде моих больших геологических молотков. Но, увы,
дело пошло не лучше, если только не считать успехом то, что расколся один из
лучших моих молотков.
Между тем выбить поршень было необходимо во что бы то
ни стало. Тогда Александр прибег к самым героическим средствам: он вооружился
массивной полупудовой геологической балдой (кувалдой. — В. К.) и начал изо
всей силы колотить ею по машине. Наконец мы уснули и всю ночь в полусне слышали
удары железной балды по машине. Я до сих пор не понимаю, как от этих ударов не
развалилась бедная машина и не проломилась "Полярная”. И думаю, что после всего
испытанного нашей машиной я вправе сказать, что мотор системы Болиндера
отличается своей простотой и удивительной прочностью. В конце концов, сломав
одну балду и сбив другую, Александр добился своего и выбил поршень.
Настойчивость этого человека так же изумительно велика, как и его упрямство»
(1945, сс. 175–176).
Экспедиционные отчеты и личные дневники многих русских
исследователей и путешественников того времени отличались высокими
литературными достоинствами. Судя по приведенному отрывку, русановский дневник
не уступал им. Его качество таково, что возникает вопрос — а не готовил ли
автор его к самостоятельному литературному изданию? Остается лишь пожалеть, что
местонахождение этого документа неизвестно, хотя скорее всего он затерялся в
фондах Сорбонны или бумагах профессуры, имевшей дело с Русановым во время его
пребывания в Париже. Отметим важное обстоятельство — практически во всех
случаях, когда удавалось сравнить описание событий по отчету или личному
дневнику, с литературной точки зрения выигрывал именно последний. Обычно в
предшествующих отчетах Русанов использовал свой личный дневник урывками,
изменив этому правилу лишь в экспедиции 1911 года, видимо из-за ограниченности
во времени для написания отчета, вставляя в него куски из дневника целыми
страницами.
После аварии двигателя волей-неволей всем участникам
экспедиции в голову лезли самые мрачные мысли в связи с ближайшими
перспективами, что нашло отражение на страницах русановского дневника:
«Положим, официальная и обязательная часть программы выполнена; не только снят
и обследован Петуховский Шар, но и залив Рейнеке. Однако меня это мало утешает.
Я хочу во что бы то ни стало выполнить свою собственную программу: обойти с юга
Новую Землю, обследовать восточное побережье, куда не ступала нога ни одного
натуралиста, и Карским морем пройти в Ма-точкин Шар.
Я решил, если мотор не будет действовать, идти на парусах,
даже плыть на одном фансботе, в крайнем случае бросив "Полярную”, если окажется
это необходимым. Поэтому, когда заговорили о возвращении старым путем, я сухо
заметил, что о возвращении назад не может быть и речи; если лед помешает нам
двигаться вперед, то придется подумать о зимовке, но никак не о возвращении»
(1945, с. 177).
К сожалению, Русанов нигде не упоминает о реакции
своих подчиненных на такое единоличное решение, особенно матросов, к которым в
целом ряде случаев он высказывал серьезные претензии на бытовом уровне,
поскольку эти люди, по-видимому, не в полной мере оценили специфику отношений в
ограниченном коллективе, работающем в экстремальных условиях. Тем не менее в
условиях обеспеченности личного состава продовольствием за счет охоты (обычно,
это главная проблема всех вынужденных зимовок) и близости становищ по западному
побережью (в основном в пределах до ста километров, которые в условиях Арктики,
как известно, не расстояние), да еще при наличии такого опытнейшего полярного
эксперта, как Вылка, решение на зимовку (точнее — на возможность таковой) не
выглядит чем-то фатальным, по крайней мере по состоянию дел на первую декаду
августа, когда впереди оставалось еще много времени для дальнейшего движения к
намеченной цели — к Маточкину Шару с его становищем в Поморской губе. Скорее
это еще один способ воздействия на своих подчиненных, точнее, на наиболее
слабых, — призыв напрячься и выполнить намеченное. Со всех точек зрения в
создавшейся ситуации Русанов вел себя как опытный морской офицер, с одной
стороны, не допуская сомнений и колебания в экипаже, а с другой — увлекая всех
личным примером, подчеркивая общность судьбы в победе или поражении. Такой
способ воздействия на людей, очевидно, оправдал себя и стимулировал их
активность на фоне двух неизвестных в формуле успеха: поведения двигателя и
возможной ледовой обстановки в Карском море.
|