Сам Русанов с долей сожаления отмечал, как остаются за
кормой многие интересные объекты наблюдений, но он был связан официальной
программой и, кроме того, справедливо надеялся (как и получилось) восполнить
пропущенное новыми не менее достойными находками уже в ближайшем будущем на
иных берегах, которые ожидали его, — ведь год назад для него изучение побережья
закончилось практически перед Белушьей губой Северного острова, поскольку
дальнейший путь к мысу Выходному и заливу Канкрина был пройден в спешке и на
этом участке знакомиться с местностью пришлось практически на бегу. 12 августа
очередное усиление ветра привело к еще одной незапланированной стоянке, которую
Русанов в сопровождении курсанта Непве использовал для восхождения на гору
Вильчека, откуда убедился в отсутствии льда на востоке пролива — это была
весьма важная информация, подтверждавшая более благоприятные условия по
сравнению с прошлым годом. Разумеется, наблюдения за слагающими породами (в
частности, были сделаны находки железного колчедана) оказались сугубо беглыми,
но тем не менее они сыграли свою роль. Затем с благоприятным западным ветром
благополучно добрались до Белушьей губы, где снова застряли до 18 августа —
столько потребовалось времени для ремонта карбаса, чтобы подготовить его для
похода по Карскому морю, где была опасность встречи со льдами. Внимание
французов привлек высокий белый крест на братской могиле погибших от цинги
участников зимовки Розмыслова в 1768–1769 годах, поставленный недавно
экспедицией на гидрографическом судне «Пахтусов». Так и осталась нераскрытой
таинственная загадка — почему здесь люди мерли один за другим, тогда как в
отряде той же экспедиции, зимовавшем на мысе Дровяном всего-то в 10 километрах,
от цинги умер всего один человек? Как-то в таких местах порой становится не по
себе — острее чувствуешь, как легко в здешних условиях уйти в небытие, однако
для полярного исследователя это не повод отказаться от исполнения своих обязанностей,
тем более добровольно принятых на себя. Считается, что Розмыслов первым
выполнил съемки Маточкина Шара, но пролив уже существовал на секретных картах
Адмиралтейства в Санкт-Петербурге, хотя и без указания на исходные материалы.
Зато 18 августа мореходы предприняли рывок, обойдя мыс
Выходной и, таким образом, распрощавшись с Маточ-киным Шаром, ушли к северу за
залив Канкрина, одолев сразу километров полсотни. Коварное Карское море на этот
раз пропустило путешественников без задержек, а сам Русанов, год назад с береговых
обрывов наблюдавший лед до горизонта, порой не верил собственным глазам. И тем
не менее препятствий в дальнейшем плавании оказалось предостаточно, в основном
из-за погоды. У устья ручья Носилова участников похода надолго задержал плотный
туман, такой тяжелый и безысходный, что, казалось, конца краю ему не будет.
Кое-как пробираясь среди молочной мглы, когда силуэт спутника, казалось, грозил
раствориться буквально в нескольких метрах, Кандиотти с Русановым обследовали
реликтовые озера, отгороженные от моря галечниковыми косами — их наличие
свидетельствовало о поднятии берегов архипелага. Окончание тумана придало сил
участникам похода, увидавшим где-то за заливом Чекина важнейший ориентир —
очертания горных гребней в окрестностях долгожданной цели — залива Незнаемый.
К вечеру следующего дня с попутным ветром (да таким,
что временами приходилось спускать паруса) Русанов и его спутники были уже в
устье залива Незнаемый, где нарвались, выражаясь грубоватым языком моряков, на
«мордотык» — сильный встречный ветер, все тот же пресловутый новоземельский
сток. Хотя на этот раз он задувал из центра острова — с запада, его свирепый
нрав оставался неизменным. В результате на оставшиеся сорок километров до
стоянки в ку-ту залива понадобилось четверо суток, и времени на ожидание
прекращения ветра с приближением завершения полевого сезона просто не оставалось
— Карское море совсем не Средиземное. На французов, напяливших на себя все, что
только можно надеть, и укутанных поверх всего в брезенты, было тяжело смотреть,
тем более что резкий сильный ветер срывал гребни волн, окатывая людей потоками
всепроникающей влаги, от которой непривычные южане страдали особенно сильно. Да
и зима недвусмысленно напоминала о своем неумолимом приближении: если снега на
ближайшем прибрежном плато еще не было, то дальние горы в глубине острова порой
были укутаны в снежное покрывало, от одного вида которого французы начинали
стучать зубами, а ненцы, наблюдая смятение гостей, лишь улыбались — они-то были
у себя дома и не привыкли жаловаться.
Подобный пейзаж в багровых закатных тонах низкого
полярного солнца показался доктору Кандиотти скверным предзнаменованием, и он
все чаще выжидательно посматривал на своего русского эксперта, который на
недоуменные вопросы француза чаще отвечал традиционным «Са ва!» с успокаивающим
жестом — да ничего особенного… В такой ситуации французам оставалось только
положиться на опыт и интуицию русского участника экспедиции, который, в
об-щем-то, внешне и не показывал признаков беспокойства или сомнений в исходе
предприятия. Однако, разумеется, перспективы приближения зимы не могли его не
тревожить, даже если по его прошлогоднему опыту и со слов ненцев сентябрь,
несмотря на отдельные непогожие дни, оставался достаточно полевым месяцем, с
определенными ограничениями для маршрутов. Однако ночевки во французских
палатках, не слишком пригодных для здешних условий, у всех (кроме ненцев)
оставили сильное впечатление. Порой безжалостный сток просто срывал их с
оттяжек, закрепленных на тяжелых камнях. В такой обстановке нечего было думать
поставить их заново, и люди пытались продолжить сон в спальных мешках,
заворачиваясь в палаточный брезент, стараясь не оставлять на растерзание ветру свободной
палаточной ткани, убирая ее излишки под себя, пытаясь забыться в мучительной
дреме под музыку непогоды, куда входили завывание ветра, хлопанье брезента и
непрерывный плеск волн на берегу, временами переходящий в натруженный рев.
Ненцы в это время в своих нецивилизованных малицах, укрывшись брезентами на
днище карбасов вместе с обогревавшими их собаками, как говорится, и в ус не
дули — они-то были у себя дома и происходящие атмосферные возмущения не
казались им чем-то чрезвычайным.
|