Народы бывшей царской России,
— говорил он, — впервые обрели возможность исторического выбора, право самим
определять свою судьбу.
Они сделали свой выбор. Они
добровольно объединились в могучем союзном государстве и, опираясь на
бескорыстную помощь русского народа, решительно встали на путь новой жизни...
Там, где веками насаждалась
психология национального эгоизма, прочно утвердился интернационализм. Новыми
яркими красками засияли взаимно обогащенные национальные культуры, образующие
единую советскую социалистическую культуру».
Примером тому служит судьба
народов, которые принято называть коренными, аборигенами Сибири.
В исторической науке,
этнографии, языкознании их история, их культура привлекает внимание с первых
шагов русских в Сибирь, со сказания о «человецех незнаемых в Сибирской
стране», иными словами, задолго до того, как Ермак в 1581 году перешел через
Урал.
Вокруг их судеб давно идет в
исторической науке идейная борьба, борьба сил прогресса и сил реакции. Не
говоря уже об европоцентристах и современных азиацентристах-маоистах, напомню
пессимистическую оценку прошлого Сибири прогрессивным историком этого края П.
Словцовым. Он писал, что в прошлом ее «не было ничего подлинного, ничего
самобытного». Смотреть на нее следует лишь как на «историю мер правительственных,
а для правительства это была лишь «боковая дверь в Азию и Америку». «Падшие
царства и исчезнувшие народы» — так озаглавил некогда свою статью о прошлом
народов Северной и Центральной Азии выдающийся публицист-демократ XIX века Н.
Ядринцев. Но время и исследования советских ученых — археологов и этнографов —
внесли поправку в эту формулу.
Падшие царства — это верно.
Немало их прошло на экране истории за две тысячи лет. Исчезли племенные союзы
гуннов. Пали под ударами с востока один за другим два тюркских каганата. Армии
монгольских феодалов разгромили государства чжурчжэней, енисейских кыргызов.
Распалась и мировая держава, созданная Чингисханом и его преемниками.
Но «исчезнувшие народы» — это
не совсем так!
Ранее, во времена Г. Миллера и
его преемников, взгляд историка не проникал глубже этапа сибирской истории, о
котором рассказывали письменные документы на бумаге. Со временем были прочтены
и расшифрованы В. Томсеном и В. Радловым рунические тексты, вырезанные на
могильных камнях в долине Енисея и в Монголии. Эти каменно-письменные тексты
раздвинули писаную историю Сибири и Центральной Азии на полторы тысячи лет.
А какой переворот в сложившихся
представлениях историков произвела археология! Теперь нам известны десятки и
сотни подлинно древнейших памятников этой сибирской истории, своего рода
исторические архивы, хранившиеся под землей.
То, что происходило в жизни
народов Сибири до Октября, широко освещено письменными документами.
Перелистывая страницы архивных дел и старых книг, нетрудно увидеть, какой
контраст разделяет тот же XIX, предоктябрьский, век и наши дни.
Буржуазные и прочие
националисты, разумеется, не прочь изобразить жизнь своего народа при царизме
как некоторую идиллию. Но чтобы представить реально картину этой «идиллии»,
вспомним, как жили бедняки якуты, «балыксыты», в XIX веке. Путешественник Р.
Маак назвал их «дендрофагами», то есть древоедами. Бедняки якуты сдирали
сосновую кору и употребляли в пищу. А вот слова иркутского епископа
Нила: «Когда пришлось мне побывать в двух-трех юртах, дети еще спали,
валяясь на широких лавках, без всего, что считаем мы принадлежностью постели.
Их не прикрывает даже рубашка, ибо у якутов она считается не потребностью, а
прихотью. И только у слывущих богачами приходилось мне видеть это смиренное, по
нашему понятию, телесности прикровение.
В одной из юрт якутка
стряпала: в висячем чугуне что-то пенилось. На мой вопрос хозяйка, с духом смирения,
отвечала: каша, и вслед за тем указала на материалы, лежавшие перед очагом на
доске. Нетрудно было определить значение каждой вещицы. Оказалось, что основу
горемычной каши составляла болотная трава, известная под именем заячьей
капусты. К траве этой служила придачею толченая сосновая кора с значительной
примесью какой-то съедобной земли вроде каменного молока».
Второй крупный народ Сибири —
буряты. Вот что писал о них представитель столичного чиновничества А. Термен в
1912 году, когда проезжал по Кудинской степи:
«Под давлением изменившейся
обстановки, гнета п эксплуатации соседей они (буряты) вынуждены были
приспособляться, личным опытом постепенно двигаясь вперед. Дорого дался им этот
опыт, и многие семьи и даже целые улусы обречены на вымирание. Буряты Иркутской
губернии выстрадали себе право на культуру.
Проезжая по Якутскому тракту,
видя обширные улусы со многими прекрасными избами, видя огромные стада и
табуны, пасущиеся на степи, трудно себе представить, что в большинстве этих
улусов обитает нищета и что большинство бурятов имеют очень мало или совсем не
имеют собственного скота.
Между тем это так. Скот этот
принадлежит лишь нескольким богатым, раздавшим его под проценты беднейшему
населению. У бедняка ничего нет: изба или юрта его — весь скарб и скот
принадлежат богачу; бедняк его вечный должник и навеки закабален, всю жизнь
отрабатывая этот долг за минимальную годовую плату. Получаются своего рода
феодальные князья, все держащие в своих руках посредством инородческого суда,
члены которого им должны или делятся барышами, и схода, состоящего почти
сплошь из их должников и потому тщательно старающихся им угодить».
Для сравнения того, что было в
1912 году, и есть сейчас, можно привести факт из наблюдений одного путешественника,
на этот раз американца, участника советско-американской археологической экспедиции,
побывавшего с нами в 1975 году на той же Куде и на острове Ольхоне.
Это Д. Кэмпбелл.
Из статьи, опубликованной им в
журнале Американского арктического института в 1976 году, ясно видно,
во-первых, с какими ложными представлениями о Сибири, о ее населении, в
частности, о бурятах, навеянными шумной пропагандой буржуазной печати, ехал он
из Иркутска на Байкал, ожидая увидеть кругом нищету.
Во-вторых, как потрясен был
раскрывшейся перед ним реальной картиной жизни современного бурятского народа.
|