Из своей доли доходов Баранов по
этому договору должен был выделить некоторую сумму для оплаты своих двух
помощников. Один был найден еще до выхода «Святителей» из Охотска. Это был
тотемский мещанин Иван Кусков — впоследствии правитель русской колонии в
Северной Калифорнии — Форта Росс. Второго Александр Андреевич собирался
подобрать из промышленных, находившихся в кадьякских поселениях.
В письме с Уналашки, после описания
несчастий с галиотом, Баранов сообщил Шелихову и о дальнейших событиях. «Зиму препроводили в
чювствительной скуке, писал он далее,— а паче, когда погода никуда не выпускала».
Каждый ясный день Баранов
использовал для того, чтобы походить по окрестным местам с ружьем. Это делалось
для пополнения, запасов провизии — «ради птиц», и для того, чтобы
«разсматривать природу местоположения». Результатом таких вылазок стали
находки каких-то минералов, целый ящичек которых был послан в Охотск. Могли
среди них быть и полудрагоценные камни — не случайно в письме содержалась
просьба прислать на Кадьяк «гранильщика».
Вместе с людьми зимовку пережили и
животные, которых везли на Кадьяк. Правда, одна корова пропала во время
шторма, «голову о клетку ударивши». Чуть было не потеряли и вторую — она
попала в капкан, поставленный на лисицу, но в конце концов «вылежала и теперь
здорова и жирна». Жирны были и свиньи, одна из которых, как писал Баранов,
«скоро будет мать детям, супружница борова». Хуже было с птицей — «куры все в
разбитие пропади, волнением перебило, одну спасли и жила всю зиму, но орел
похитил, окаянный». Эта одинокая курица жила в юрте Баранова. Снег, пурга,
нежилой шорох льдин и куриное квохтанье,— невольно вспомнится Аввакум, чье
семейство во время забайкальского трудного путешествия было спасено
курицей-несушкой: «...а та птичка, одушевлена, божие творение, нас кормила, а
сама с нами кашку сосновую из котла тут же клевала, или и рыбки прилучится, и
рыбку клевала; а нам против тово по два яичка на день давала».
Зимовка на Уналашке не была столь
многотрудной, как экспедиция стрельцов воеводы Пашкова, в которой принял
вынужденное участие протопоп Аввакум. Не была она и в полном смысле
робинзонадой,— на острове, кажется, зимовали и другие промышленники, в гости в
лагерь потерпевших кораблекрушение могли приходить и уналашккнские алеуты. Но
долго, мучительно долго тянулось время, пока наконец не пришло тепло и с судном
одной из промысловых компаний — купца Орехова— Баранов не отправил в Охотск
весть о судьбе шелихов-ского галиота. Он описал крушение, зимовку и рассказал о
своих планах на ближайшее будущее. Это — отправка на старых, спасенных в шторм
и новопостроенных байдарах части людей на Кадьяк; это задуманное им строительство
на Кадьяке нового судна, «побольше бывшаго (т. е. «Трех Святителей») для транспортов к Охотску»; это —
идея исследовательских плаваний: «...до европейских заселений [испанских — в
Калифорнии] побывать, а потом уж обратиться на север».
Но он пишет в Охотск и о том, без
чего реализовать планы будет трудно: «нужное (материалы и припасы) к весне следует прислать, не
замедлить». Задержка в отправке помощи на Уналашку как раз кажется неизбежной.
Именно теперь шелиховские планы утрачивают определенность.
И тут — «не было бы счастья —
несчастье помогло».
Одновременно с тем, как Шелихов
терял своих высоких покровителей, все больше и больше уставал ждать потока
дивидендов от вложенного в Северо-восточную Американскую компанию капитала Иван
Ларионович Голиков. Отношения между компаньонами испортились. В одном из писем
Баранову (1792) Григорий Иванович упоминает: «...у нас опять старова хуже ссора
завелась...» Позже, описывая историю торговых предприятий мужа, Наталья Алексеевна
напишет, что, стремясь разрешить денежные споры с И. Л. Голиковым, Григорий
Иванович обратился к каким-то заступникам в Петербурге, нашел у них поддержку
и после того, как «последовало монаршье повеление, чтобы Голиков ... расплатился»,
в том же, 1792 году в столице Шелихов получил от компаньона желаемый расчет.
Так значит, в конфликте компаньонов
Екатерина встала на сторону Шелихова? Зная ее отношение к шелихов-ским планам,
можно было бы предполагать другое — например, то, что императрица вообще не
будет вмешиваться в отношения между владельцами компании. Кто же оказал
протекцию рыльскому купцу? В ситуации 1792 года, когда лица, пытавшиеся
установить связь с великим князем, казались императрице подозрительными и
опасными, помощь Шелихову вроде бы не могла прийти со стороны павловского
окружения?!
Действительно, в этом случае
протежировал Шелихову не Павел Петрович.
...«Сиятельнейший граф!
Милостивейший Государь! Простите великодушно смелость, которую я приемлю, чтобы
изъявить Вашему Сиятельству мое глубочайшее высокопочитание и не положите
гнева, что я в Многотрудных и важных Вашего сиятельства упражнениях, ко-торыя
занимают все драгоценные часы времени Вашего, Вам скучаю...»
Важна, важна, ох, как важна была
витиеватость, которой начинается это письмо Григория Ивановича; витиеватость,
граничащая с неприличным пресмыкательством,— иначе к адресату этого письма не обращались
и вельможи, ибо он — последний фаворит стареющей императрицы, Платон
Александрович Зубов, граф, а потом «светлейший князь, генерал-фельцейхмейстер,
над фортификациями генеральный директор, главнокомандующий флотом Черноморским,
Вознесенской легкой конницы и Черноморского казачьего войска командир,
генерал-от-инфантерии, генерал-адъютант, шеф Кавалергардского корпуса,
Екатеринославский, Вознесенский и Таврический генерал-губернатор, член Военной
коллегии, почетный благотворитель Императорского воспитательного дома и почетный
любитель Академии художеств».
П. Зубов, молодой человек (ему
немногим более 20), и Екатерина II, ей уже за 60...
|