Учитывая содержание некоторых документов
«шелиховского архива», можно думать, что прежде, всего отец я сын обсуждали
финансовое положение семьи. К этому времени торговые дела Ивана Афонасьевича
либо пошатнулись, либо часть своих капиталов он вложил в дела сына —
Шелихов-отец числился уже не купцом, но, мещанином города Рыльска (т. е. имел
менее 500 рублей). Напротив, по оценке (пусть даже и завышенной) Натальи
Алексеевны, капитал Шелихова-сына к 1780 году считался в 40 000 рублей.
Можно представить, как за чаем в беседах
отца с сыном, а пили они скорее всего ароматнейший жулан — сорт китайского
зеленого чая, ценившийся тогда в Россия более прочих,— решались судьбы
рыльской торговли Шелиховых. Результат этих разговоров нам известен. Через
полтора года Иван Афанасьевич, вернувшись в Рыльск, обратится в местный
магистрат с просьбой вновь записать его в купечество — «по расторгованию сына моего Григория, имею я
собственного капитала 3000 рублей...»
Вторая проблема, обсуждавшаяся отцом и
сыном,— судьба младшего брата Василия. Вероятно, было решено, чтобы старший
брат приставил его к делу.
Наконец третья проблема — дальнейшие планы
Григория Ивановича.
Можно думать, что разговор об этом начался
издалека — с пересказа того, что сын слышал от возвращавшихся из плаваний
мореходов и промысловиков, с которыми он встречался в Охотске, на Камчатке, в
Иркутске, н от тех компанейщиков, с которыми у него были деловые отношения.
Да, промыслы могли обогащать. Пайщики
судна «Владимир», пришедшего в 1779 году в Охотск, на каждый пай получили
пушнины, которая в Охотске стоила 2 200 рублей, а в Иркутске и того больше — три—три
с половиной тысячи. Но кроме организаторских способностей, кроме умения ладить
с работными н мореходами, от компаньона требовалась удачливость. «Бурун» — сильное
прибойное волнение; «лайды» — каменистые мели; «великие льды», цинга я прочие
болезни зимой, неблагоприятные ветры летом; перекочевка пушных зверей,— всех
причин, по которым судно возвращалось с бедным промыслом или вообще не
возвращалось, перечислить и невозможно.
Вероятно, рассказал Шелихов Ивану
Афонасьевичу о том, что самую ценную добычу дают дальние вояжи на «дальние
Алеутские острова». Рассказал и о том, что на этих дальних островах, как
десятилетием раньше на ближних, промысловики вступают в кровопролитные стычки
с аборигенным населением. Может быть, Григорий Иванович вспомнил я пересуды,
которые он услышал, впервые приехав в Иркутск: в «Манифесте», составленном на Камчатке единомышленниками бунтаря-Беньовского,
говорилось и о том, что ясак, который промысловики должны налагать на алеутов,
вызывает крайнее раздражение последних, приводящее к обоюдным насилиям и убийствам.
Разумеется, вряд ли сын скрыл от отца то, что немалая доля вины за пролитую
кровь лежит на самих промышленниках, вместо установления взаимовыгодных
торговых отношений порой жестоко угнетавших алеутские племена. Правда, едва ли
не главная причина кровопролитий, и об этом Шелиховы уже могли знать, частично
перестала существовать именно в 1779 году, когда Екатерина II, после
неоднократных «доношений» и жалоб, отменила сбор ясака на Курилах. Но указ об
отмене ясака, полученный в департаментах и канцеляриях, не мог быстро
подействовать на ставших «немирными» алеутских «тоенов и мужиков».
Надо думать, за обсуждением всего этого
Григорий Иванович и поделился с отцом идеей организации компании для вояжа на
отдаленный и сулящий богатую добычу остров Кадьяк, где серьезный промысел не
удался еще никому. Еще в 1761 году островитяне не дали перезимовать случайно
приставшему там русскому судну. В 1776 году судно, принадлежащее компании
известного нам по делу Беньовского купца Холодилова, простояло у Кадьяка лишь
11 дней и было отогнано.
План Григория Ивановича состоял,
во-первых, в том, чтобы прийти на Кадьяк не одним, а двумя-тремя судами, имея
многочисленную команду промышленных, способную вести промысел и одновременно
отражать возможные нападения аборигенов. Во-вторых, обеспечить эффективность
промысла и безопасность людей должно было основание постоянного, соответственным образом укрепленного поселения,
которое стало бы играть роль базы долговременного культурного освоения русскими
и Кадьяка, и прилегающих территорий.
Все это не было обычным промысловым
предприятием, поэтому и расходы предстояли большие, чем обычно.
Взять их только на себя Шелихов не смог бы
и в том случае, если бы выгодно продал паи во всех кораблях, к началу 1780
года находившихся в вояжах. Необходимо было искать желающих войти с ним в
долю. Будущие компаньоны должны быть людьми состоятельными и думающими —
чтобы не испугаться того, что деятельность компании растянется на необычайно
долгое время, потребует трат, которые явно не окупятся в привычные для
промысловых компанейщиков сроки.
Поверим на слово (иного выхода у нас пока
нет) Наталье Алексеевне, которая позже, уже в 90-е годы, рассказывая о
предыстории шелиховского путешествия в Америку, напишет, что ее муж отправился
в 1780 году в Россию, чтобы найти компаньонов. Вероятно, последнее, что
обсуждалось отцом и сыном,— это сроки совместного отъезда из Иркутска.
...Дорога, история которой связана с
тихоокеанским мореплаванием,— Московский тракт — приняла в своя объятия Ивана
Афонасьевича, его сына, его невестку, маленьких внука и внучку, которых везли
показать рыль-ской родне. Это был тракт, впервые приведенный в надлежащее
состояние Витусом Берингом в 1733 году. Тракт, которым уже возили для продажи в
столицах ше-лиховскую пушнину. Вероятно, крупную партию мехов везут Шелиховы и
сейчас.
Не будем фантазировать в описании пути.
Предположим лишь, опираясь на факт, приведенный в исследовании Р. В.
Макаровой, что в поисках компаньонов Шелихов должен был добраться до самого
Санкт-Петербурга, в 1780 году состоялось своеобразное обсуждение планов
организации торгово-промысловых компаний — обсуждал их секретарь тогдашнего
министерства торговли Коммерц-коллегии М. Д. Чулкова с купцами И. Л. Голиковым
и... Г. Шелиховым. Возможно, своими идеями поделился и Григорий Иванович.
Наталья Алексеевна писала о том, что ее
муж предлагал свой план «многим капиталистым ис купечествующих, а наконец и
двум Голиковым» — Ивану Ларионовичу и его племяннику, «капитан Михаиле
Сергеевичу сыну Голикову». Может быть, и этот, важнейший для Шелихова
разговор как раз и имел место в Петербурге. Во всяком случае, письма на имя
Григория Ивановича показывают, что до середины 1780 года обоих Голиковых уже
не было в Иркутске, для встречи с ними надо было ехать «в Россию».
О факте компаньонства с Голиковыми
известно давно. Забегая вперед, скажем, что о нем, описывая свое путешествие к
берегам Америки, упоминает сам Григорий Иванович. Любопытно, однако, как это
упоминание разворачивается беллетристами в пространные негативные
характеристики шелиховских компаньонов (наверное, чтобы оттенить
положительность самого Григория Ивановича?).
В одном варианте биографии старших
Голиковых Голиков-дядя — старообрядец с мочалистой бородой — соглашается
сотрудничать с Шелиховым отчасти потому, что завидует славе Строгановых,
«которым приписывали подвиг покорения Сибири». Легко объясняется компаньонство
М. С. Голикова (племянника): «...рискуя деньгами, Иван Ларионович решил в
ограждение коммерческих интересов рискнуть и племянником: купил ему в
иркутских канцеляриях патент на капитанский чин и вырядил в море никогда не
плававшего купчика», единственное умение которого якобы состояло в неумеренном
питье водки и вина.
В другом варианте беллетризованной
биографии также полукарикатурные фигуры. Голиков-старший — старовер,
«плохонький мужичонка в шапочке драной, в тулупчике бедном, заичьем. В
плечиках узковат, лицо лисье». За этой обманчивой внешностью кроется волк
коммерции, для которого, конечно же, ничего не стоит «выпросить» капитанский
патент для своего племянника у иркутских чиновников. «Капитан он (Михаил Голиков)
был никудышный и Шелихов, это распознав, его взял [на свой галиот (корабль)],
дабы вреда великого или глупости какой по незнанию морского дела не мог совершить».
В третьем варианте, совсем недавнем, из
двух Голиковых сделан один. Хитрость Голиковых-старших, придумывавшихся
когда-то, была помножена на глупость выдумывавшегося племянника и в итоге
капитан Василий Игнатьевич Голиков
вышел совершеннейшим злодеем, не имеющим ни мореходных навыков, ни моральных
устоев. И напротив — обладающим немалым талантом злобного интригана, с помощью
которого он чуть было не отправил «Колумба росского» на тот свет.
|