В любом доме семейского
в чистом укромном месте хранилась чистая посуда для «табапгаика», инородца
какого, «греховодника», случайного посетителя. Я не раз слышал и читал где-то
осуждающие мотивы этого, вот-де какого мнения о посторонних! Но для такого
отношения, кстати, давно исчезнувшего, была простая, безобидная и совершенно
необходимая основа. Семейские небольшими изолированными колониями были заброшены
в неведомые края, где случались вспышки страшнейших заразных болезней: чумы, сибирской
язвы, туляремии, других природно-очаговых инфекций; местное население, как известно,
вымирало и от прочих болезней.
Поэтому неизвестный
какой посетитель угощался из отдельной посуды, которая после тщательно
дезинфицировалась дымом «вереска», можжевельника. После посещения подозрительного,
совсем чужого человека (которого никто не знает) окуривали этим дымом и дверные
ручки. Здоровый труд и бережение от заразы сделали семейских здоровым,
жизнестойким, трудолюбивым народом. Стремлением оградить себя от возможной
какой заразы объясняется и то, что брать в руки дохлую мышь, иного зверька,
птицу грех. Грех также есть зайца, вообще любую «лапу» и нераздвоенное копыто,
лошадь то есть. «Ну, «лапу»,— понятно, грызуны и зайцы — хранители и разносчики
заразы известные.
Есть же староверу конину
— такой же грех, как свинину — мусульманину. Это, конечно, не досужая выдумка основателей
веры, такие запреты имели жизненно важное значение в какие-то исторические
периоды. Я думаю, запрет се-мейскому есть конину — обычай не простой, он привезен
староверами со своей древней родины — северных и центральных областей России. Лошадей
у жителей лесов никогда не было столько, сколько у степняков, и дороже они для
хозяина были намного.
Дороже не просто
экономически, поскольку сено косить, овес сеять надо было, а тем, что никакую
работу в поле, в лесу ли не мог он сделать без лошади. Что было бы, если б
какой хозяин, несерьезный ли, прижатый ли обстоятельствами, съел свою лошадь?
Семейская община не могла допустить своего ослабления при жизни в суровых
условиях, при надежде только на себя. Вера была строгая, но жили люди широко,
хозяйственно по отношению к природным ресурсам. Казалось бы, попав в столь
богатый край, люди начали бы грабить, хватать, запасать.
Наоборот, во всем была
мера: в кедрачи раньше сентября не лезь, летом зверя не стреляй, пашне, чтоб
всегда родила, отдых давай. Острова речные береги — там травы мало, пусть телята
только пасутся. В праздники работать грех, блюсти посты и мясоеды — непременно.
Один из авторов, геолог, подверг однажды в своей книге язвительной критике
эту ритмику потребления разного состава пищевых продуктов сибирским населением.
Существование недельной, месячной, годовой периодичности в потреблении еды
разного состава, биологически значимых веществ — грамотнейший подход к
сохранению здоровья, долголетия и трудоспособности людей, это теперь доказано.
И не случайно ритмика эта предписывалась совершенно разными религиями своим верующим.
При оценке нашей всех таких установлений надо исходить из того, что отнюдь не
глупее нас были законодатели прошлого. В существовании подобных запретов видна
не глупость прошлого, а наше неумение понять их историческую необходимость в
определенную эпоху.
Как видно, вся жизнь
староверческого села подчинялась строгой ритмичности: что, когда, где и как
надо делать, а чего — нигде и никогда. Уставщик (служитель веры старообрядцев
семейских раскольников, староверов — что одно и то же) был дирижером всей
хозяйственной и духовной жизни. Обычно им становился очень знающий, грамотный,
авторитетный человек пожилого возраста. Это был обычный хозяин — пахарь, жил
на своей усадьбе, своим трудом. Этим он выгодно отличался от православного
попа, «мироеда».
Семейское село, как мне
думается, это тщательно продуманная система, способная самостоятельно функционировать
сколь угодно длительное время (конечно, при существовании необходимого обмена),
не истощая естественных природных ресурсов.
|